Сергей Лебедев — российский автор и журналист. Его дебютный роман «Предел забвения» стал частью списка 10 лучших книг на английском языке по версии The Wall Street Journal. Совсем недавно в Грузии был опубликован перевод его последнего произведения «Люди августа».
Данная книга представляет собой стремление разобраться в семейной загадке, которая ведет автора в старые лагеря Казахстана и на конфликтный Кавказ. Это попытка переосмыслить недавнюю историю и выяснить, почему русский человек в своей сути испытывает страх перед свободой.
- Вас считают одним из самых известных современных российских авторов за границей. Какое литературное направление вы бы выбрали для себя?
Нет, потому что моя известность на Западе значительно превышает ту, что я имею в России. Мои произведения чаще выходят в переводах. Я ощущаю себя скорее на обочине, поскольку случайно попал в мир литературы. Бывает так, что ты живешь своей жизнью, а потом осознаешь, что у тебя есть некий долг. Этот долг приходит к тебе очень настойчиво и требовательно. Когда ты понимаешь, что есть люди, которых уже нет, и ты — единственный, кто может сохранить их память в этом мире, иначе они просто исчезнут. Поэтому я не столько профессиональный писатель, сколько медиум, который передает голоса тех, кто не может говорить сам.
Среди писателей, которых я высоко ценю, есть те, кого я рассматриваю как образцы человеческого и творческого поведения. Одним из таких имен является Светлана Алексиевич. Она представляет собой голос всей русскоязычной литературы, направляясь туда, где люди лишены возможности быть услышанными. Ее работа напрямую связана с травмами и значительными историческими событиями, которые формируют наше современное существование. Однако, к сожалению, такие примеры как она встречаются весьма редко. Современная русская литература охватывает множество тем, но о самых важных вещах, как правило, молчит. Например, в декабре 2019 года исполнилось 25 лет с начала первой чеченской войны. Мне бы хотелось задать вопрос: где же литература? Где книги на русском языке? Я имею в виду не просто воспоминания о военных событиях, а глубокие попытки понять, что произошло и как это повлияло на нас. Такого, увы, нет.
-Есть ли еще люди, которые пишут о Чечне?
Аркадий Бабченко — это человек, который, насколько мне известно, сначала сам участвовал в этой войне в роли солдата, а позже попытался осмыслить пережитое. Однако его проза имеет документальный характер и, следовательно, определенные ограничения. Она передает определенную правду, но, на мой взгляд, не создает тех образных форм, в которых могут отразиться и ужаснуться свои чувства поколения, страны или народа. В этом контексте мы находимся в эпохе, когда необходима литература, способная говорить о важных и болезненных темах. Мы можем лишь надеяться, что среди наших современников, пишущих на русском языке, найдется тот, кто сможет высказать свои мысли. В глубине души людям хочется читать о волнующих их вопросах, о том, что их тревожит. Если обратиться к классической русской литературе, то можно заметить, что писатели всегда быстро и ясно реагировали на события, происходящие вокруг них. Например, Достоевский начал работу над романом «Бесы» всего через несколько месяцев после убийства студента Сергея Нечаевым. Эта книга написана с глубоким пониманием времени. Именно этого нам сейчас так не хватает.
-Вы упоминали, что в какой-то момент осознали наличие долга. Какой день это был?
В моей семье жил человек, который, как мне казалось, был обычным советским администратором, представителем среднего звена. О нем не особо упоминали. Он напоминал нечеткий силуэт на заднем плане снимка.
Я наткнулся на некоторые семейные документы и обнаружил, что данный человек служил подполковником в ВЧК, ОГПУ, НКВД и МГБ. Он был удостоен множества орденов, а самый высокий из них, орден Ленина, получил в 1937 году. В этот момент я вдруг осознал, что второй супруг моей бабушки был обычным палачом, начальником одного из концлагерей, а затем руководил несколькими другими. Это стало для меня настоящим шоком. Я не знал, как справиться с этой информацией. Бабушек и дедушек, которые могли бы что-то рассказать, уже давно не было в живых. Я не мог запросить его личное дело, так как он был офицером госбезопасности, а их документы не подлежат выдаче. Тем не менее, этот документ буквально горел у меня в руках. Я понял, что, возможно, я не единственный, кто, копаясь на чердаке у бабушки в поисках одного, находит совершенно другое. Я пришел к выводу, что должен написать книгу о своем исследовании, о своем осознании, и, что самое важное, о самом этом человеке. В России многие из тех, кто стал пособниками репрессий, растворились в массе неопределенных пожилых людей с туманным прошлым. Когда мы говорим «офицер СС», в нашем сознании сразу возникает определенный образ, основанный на книгах и фильмах. Однако, когда речь идет об «офицере НКВД», кроме формы, мы не можем представить ничего конкретного. Они лишены лица, исчезли, укрылись от памяти.
Мне необходимо было создать произведение, способное вернуть эту фигуру из тени забвения, наделить её жизнью и вернуть в культурный контекст, где сосуществуют язык, искусство, совесть и память народа. В результате я начал работать над первым романом, но по мере написания стало очевидно, что это не единственная непроработанная тема. Одна книга привела к возникновению других.
-Как вы считаете, последующее поколение должно чувствовать стыд и ответственность за содеянное их предшественниками?
Ответственность представляет собой универсальную концепцию, которой, по всей видимости, не хватает современному российскому обществу. В период перестройки тема покаяния была особенно актуальна, и фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» стал символом этого времени. Однако, вместо того чтобы действовать и предпринимать реальные шаги, мы ограничились просмотром фильма, полагая, что этого достаточно. Литература и кинематограф могут пробуждать эмоции, вызывать стыд и раскаяние, а также стремление к предотвращению повторения ошибок прошлого. Но без институциональных реформ, которые закрепляют эти идеи в законодательстве, и без поддержки организаций, занимающихся сохранением исторической памяти, такие усилия остаются неполными. В противном случае, мы рискуем оказаться в замкнутом круге.
В начале 90-х годов в России был принят закон, касающийся реабилитации людей, пострадавших от репрессий. В этом законе была предусмотрена отдельная статья о народах, подвергшихся выселению. Однако всего через год та же Россия, обладая этим замечательным законом, ввела танковые войска на чеченскую территорию, что стало началом войны. Как можно объяснить такое противоречие? Это можно понять лишь одним образом: принимаются определенные положительные гуманитарные решения, но реальная ответственность за их выполнение отсутствует. Если осознавать, что всего 40 или 50 лет назад ваши предшественники совершили ужасное зло, и при этом снова идти по тому же пути, то это становится невообразимо… Второй раз такие вещи не прощаются так легко, как, возможно, прощаются в первый.
В России сегодня многие не готовы обсуждать недавние события с точки зрения ответственности. Мы сосредоточены на сталинских репрессиях, которые относятся к далекому прошлому. Однако стоит помнить, что всего 25 лет назад началась война, ставшая репрессивной кампанией, масштабы которой сопоставимы только с событиями 30-х годов. Если мы сейчас в России начнем поднимать вопрос о необходимости расследования и суда над теми, кто был виновен, нам могут сказать: «Может быть, позже, сейчас нужно разобраться с политикой, властью и идеями». Безнаказанность действий российских войск и правоохранительных органов в Чечне привела к возникновению аналогичного беззаконного режима, который охватил всю страну. Когда армия перестает выполнять свои функции и становится инструментом репрессий, а службы безопасности содержат собственные лагеря и занимаются пытками, не стоит надеяться, что это не зайдет дальше. Вам могут сказать, что война — это уже прошлое, и что с этим делать сейчас. Но я хочу, чтобы литература напоминала нам: «Нет, это не просто прошлое». Это актуальная проблема, и мы все живем в стране, к сожалению, возродившейся в худшем виде.
— Ваша книга носит название «Люди августа». Можете рассказать, кто они?
Считаю, что это люди двух августов. Август 1991 года — время надежд и ощущений, что все закончилось. Я помню, что происходило в 50 километрах от Москвы в те дни. Люди просто сидели и слушали радио, как будто это событие происходило на другой планете. То, что скажет радио, то и будет. Если радио объявит «влево», значит, история пойдет в эту сторону. Казалось, что у них никогда не было своей точки зрения. Они не осознавали, что можно было действовать, участвовать, поддерживать. Они проводили время на дачах, ожидая, когда радиоприемник определит их судьбу. Даже те, кто не ждал, собирались на площадях; в их действиях сочетались и красота, и глубочайшая непродуманность. Книга начинается с того момента, когда падает статуя Дзержинского. Это символ. Людям была важна победа над символом, и когда он пал, казалось, что все уже свершилось. Но на самом деле это далеко от правды.
В 1991 году мы не осознавали, какие структуры представляют угрозу. Или, возможно, испытывали страх. Поэтому мы свергли Дзержинского, а та организация, которая осталась, беспрепятственно перешла в новое государство, в новую, так сказать, демократическую страну. Не забываем, что перед событиями декабря 1994 года имел место так называемый рейд оппозиции на Грозный. В итоге выяснилось, что под видом оппозиции там находятся российские офицеры в танках, завербованные федеральными контрразведывательными службами. Это их влияние. Это их методы. Это единственные действия, которые они способны осуществлять. Они не понимают ценности диалога, сотрудничества, компромисса и взаимопонимания. Их мир состоит из страха, ненависти и репрессий — вот три их ключевых составляющих.
— В самом начале вашей книги вы упоминаете: «они носили кляп, который в конце концов убрали, но привычка осталась». Создается впечатление, что этот фантомный кляп все еще присутствует?
Это личное наблюдение. Многие люди стремятся уклоняться от обсуждения определенных тем. Если взглянуть на культурные пространства в целом, становится очевидно, сколько людей могли бы высказать своё мнение. Они уже нашли свои ниши: кто-то занимается детской литературой, кто-то чем-то другим. У каждого есть своя причина, но всё равно наблюдается молчание. Есть те, кто высказывается, но их всего около десяти процентов от всех возможных голосов. К сожалению, никто не хочет отстаивать правду так, как она этого требует.
Некоторые темы остаются вне нашего обсуждения. Мы не собираемся говорить о войне в Украине так, как она этого заслуживает. Не просто высказать поддержку Украине, а сделать это громко и настойчиво, потому что это одно из самых ужасных и значительных явлений, с которыми сталкивается культура в настоящее время. В нашем обществе агрессия по отношению к другим людям и странам становится допустимой. Однако признать свою ответственность за это — задача нелегкая.
Для государства, которое за последние 15 лет нанесло столько вреда как соседям, так и более удаленным странам, стоило бы серьезнее подойти к этой теме и чаще обсуждать её с представителями культурной сферы.
Существует и другая проблема — недостаток площадок, где можно говорить открыто и без оглядки. У нас есть пара газет и несколько отличных онлайн-ресурсов, таких как Фейсбук, который, по моему мнению, стал полным аналогом советских кухонь, где обсуждались самые разные темы, но эти разговоры никогда не выходили за пределы. Мне кажется, что Путин должен установить памятник Цукербергу и выразить благодарность за создание такого замечательного пространства, где эмоции бурлят, но не перерастают в организованные действия.
-Вы утверждаете, что большинство людей предпочитает молчать…
Я хорошо помню свое детство и не могу утверждать, что мои родители явно испытывали какие-либо страхи. Когда человек боится, он может пытаться это скрыть, но его состояние видно. А в данном случае те страхи, которые были характерны для наших бабушек и дедушек, глубже проникли в сознание и трансформировались в привычки и жизненные стратегии.
В книге говорится: «Молчание превратилось в безмолвие, а явление стало свойством». Это отражает вторичное явление, косвенный сюжет. Культура представляет собой протест против абстрактных понятий, таких как свобода слова. В России наблюдается значительный раскол. Люди готовы выходить на митинги из-за личных факторов, касающихся их кошелька или вида из окна, но в отношении абстрактных, но жизненно важных вещей, таких как свобода слова, активность минимальна. Многие привыкли к мысли, что можно обойтись без этих абстрактных ценностей. В конце концов, отсутствие одной газеты не так страшно, «мы же продолжаем жить». В глубине души существует некая стратегия молчания, убеждение в том, что это так лучше.
— В настоящее время в России практически не наблюдается свобод, и страна значительно удалена от демократических принципов. Как вы считаете, в какой период Россия была ближе к этому состоянию?
Был период, когда российское государство оказалось в состоянии значительной слабости. Тот контроль, к которому мы привыкли, несколько ослаб. Это происходило в самом начале 90-х годов. Воздух свободы возник из-за того, что властная структура на время "уснула". Однако это не была настоящая демократическая свобода в политическом смысле. Присутствовали и негативные факторы, отравлявшие атмосферу. Мы помним события 1993 года, когда произошел конфликт между властью и парламентом. А уже через год началась война. Даже если она происходила далеко от нас, она начинала оказывать влияние на общество. Война требует наличия врага. Если ваши граждане не воспринимают противника как врага, вам придется убедить их в этом. С 1994-1995 годов атмосфера начала быстро меняться в обратном направлении. Государство стало невероятно сильным в одном регионе — в Чечне. Вся сосредоточенная мощь переместилась туда. Если говорить о свободе в повседневной жизни, то, да, в то время было легче жить, читать и творить. Но это была очень относительная свобода. Этот период был потрачен нерационально и практически бездарно, так как не были созданы общественные институты, способные противостоять возврату авторитаризма.
— Считаете ли вы, что в обозримом будущем возможны какие-либо изменения?
Я вижу возможности только в том, что необходимо извлекать уроки из опыта стран Восточной Европы, таких как Эстония, Латвия и Литва. В настоящее время многие все еще не относятся к вопросам будущего с должной серьезностью. Главная повестка оппозиции сводится к тому, чтобы заменить плохих людей хорошими. Я убежден, что следующий достойный человек, который придет с призывом бороться с коррупцией, столкнется с гораздо более серьезными историческими проблемами, поскольку этот конгломерат был создан с помощью насилия. Его формирование закончилось относительно недавно, и он продолжает существовать благодаря структуре, основанной на насильственном управлении. Вопрос имеет исторический масштаб, и для его решения нужны адекватные политики и мыслители, которых пока не видно. Единственной надеждой остаются уроки, извлеченные за последние 30 лет. Я замечаю, что в оппозиционных кругах постепенно растет интерес к люстрации. Это единственное зерно надежды, которое я вижу, поскольку важно осознать, что дело не только в смене власти, а в понимании того, что представляет собой Россия, как она возникла и на чем основана. Может ли она существовать в своем нынешнем виде и быть демократическим государством? Это совсем не очевидно.
- Время, в котором мы живем, также станет частью истории. Какое событие, имевшее место за последние десятилетия, вы бы выбрали в качестве основы для своей новой книги?
Начало конфликта на востоке Украины стало важным переломным моментом для российского общества. Даже в самые тяжелые времена 90-х годов российские дети не имели привычки играть в войну с чеченскими бойцами. Война существовала, но она не становилась объектом детских игр. Мы были последним советским поколением, для которого игры в войну были частью детства. Однако в 2014-2015 годах мы стали свидетелями того, как русские дети начали играть в войну с украинцами. Это явление оказалось более глубинным и затронуло сознание и моральные устои народа. Понять причины и механизмы этого процесса, а также обсудить возможность освобождения от таких настроений, стало бы важной задачей.
Мы затронули тему литературы, не касающейся современности, и я осознал, что настало время для меня написать о том, что происходит вокруг нас в данный момент. Я надеюсь, что мой пятый роман, который я завершаю, станет частью этой темы.
