Имя Саломеи Бауэр уже хорошо известно тем, кто следит за культурной жизнью в Грузии. Узнаваемый стиль ее работ сложно с чем-то перепутать. За каждой картиной стоит история, а рассказ самой Саломеи о ее жизни похож на неторопливое кино. Здесь искусство вплетено в ткань повседневности и неотделимо от нее. Ее пятая по счету выставка превратила галерею Untitled в мастерскую художницы.
— Саломея, ты наполовину грузинка, выросла в Нальчике, училась в Москве. Сейчас живешь в Тбилиси. Во всех этих перемещениях по миру играла ли твоя национальная идентичность какую-то роль? Считаешь ли ты себя грузинской художницей?
— Я выросла на Северном Кавказе, в мусульманской республике. Будучи крещеной и единственной в округе с именем Саломея, мне, мягко говоря, было непросто. Злые дети бывают везде. Правда, я никогда не сталкивалась с травлей по национальному признаку.
После 9-го класса я поступила в колледж на курс дизайна. Это была дивная пора. С утра до вечера мы рисовали, и потихоньку любовь к живописи поглотила меня целиком. Мы учились, делая копии Пикассо и Матисса, Ван Гога и Гогена. И так же, как и великие модернисты, были готовы рушить все устои и изобретать живопись. Позже, в октябре 2005-го, случился теракт (13 октября 2005 года произошли события, известные как «Нападение на Нальчик» с участием не менее 250 боевиков. В результате погибли 35 силовиков и 15 гражданских лиц, около 200 человек были ранены, – прим. СОВЫ). Нас заперли в здании колледжа, телефоны не работали, все были в панике. В конце дня родители, у которых были машины, развозили нас по домам. Помню, тот, кто нас вез, приказал пригнуться и не смотреть на трупы. Я изо всех сил зажмурила глаза, лишь бы не знать, что этот кошмар реален.
В Москву я уехала, как только мне исполнилось 18, и еще застала отголоски неонацизма. Впрямую меня это никогда не касалось, но для окружающих я была «лицом кавказской национальности». Москва делилась на москвичей и тех, кто их обслуживает. Мой знакомый шутил: «У каждого «нацика» есть свой «черный друг»». Но все изменилось после поступления во ВГИК, ради чего я и приехала в Москву.
Сейчас я в Грузии, я грузинка, это делает меня грузинским художником. Политическая карта мира – результат войн и сепаратизма, не хочу иметь с этим ничего общего.
— Ты закончила ВГИК по специальности режиссер-документалист. Почему именно документалистика?
— Потому что это безумно интересно! И совершенно не понятно, как можно превратить в кино чью-то реальную жизнь. Так я думала, когда выбирала факультет. Теперь я понимаю, что это было одно из самых верных решений. Опыт документалиста научил меня видеть и чувствовать мир иначе. Если честно, документального кино не существует, все проходит сквозь субъективную призму автора. Монтаж – самое прямое доказательство. Но даже сейчас, когда я работаю над игровыми фильмами, в первую очередь я думаю о достоверности каждой реплики, каждого жеста, какой бы абсурдной ни была история.
— Чем для тебя отличаются живопись и кино?
— Годар сказал: «Фотография – это правда. А кино – это правда 24 кадра в секунду». Великий лжец. Так вот живопись – это моя правда, статичная и вписанная в рамки холста. А кино – да, та же правда, только более рассеянная, состоящая по большей части из атмосферы, чем из конкретики.
— Материнство изменило тебя как художницу?
— Будь я мужчиной, вряд ли бы меня спросили, изменило ли меня отцовство. Материнство, безусловно, повлияло на меня как на человека.
— Для тебя есть разница между мужским и женским в искусстве?
— Энди Уорхол и Клас Олденбург воровали идеи никому неизвестной на тот момент Яёи Кусама, что отчасти подвигало ее к попыткам суицида. Йоко Оно пожертвовала своей карьерой художницы ради Джона Леннона и мира во всем мире. Хильма аф Клинт открыла абстракцию до возникновения авангарда, но история обратилась к ее имени только спустя 100 лет. Является ли это последствиями маргинализации женского искусства? Да. Но мир искусства жесток и несправедлив к любому, кто не готов отдавать себя без остатка. Если ты занимаешься искусством ради славы или материальной выгоды, то будь готов признать, что ты пустое место.
— Ты позиционируешь себя как феминистскую художницу?
— Я поддерживаю идеи классического феминизма. Мои гражданские права столь же важны, как и любого другого человека. Я против дискриминации и цензуры. Но, к сожалению, как сильно бы ни старались активисты и медиа, «стеклянный потолок» удается пробить единицам. Цифры шокируют. Мне сложно позиционировать себя как феминистскую художницу. В том, что я делаю, нет борьбы, тут речь, скорее, о примирении. Фигуры на моих портретах почти всегда андрогинные и умиротворенные, они принимают мир таким, какой он есть. Но то, что у меня есть свое мнение, и так делает меня феминисткой.
— Тебе интересны другие виды творчества, скажем, фотография, скульптура, танец?
— Перформанс. Прошлой осенью я была на острове в Северном море, в резиденции для артистов из Грузии, Армении, Азербайджана и Германии. Там проводили разные воркшопы, и я выбрала перформанс. Мне было важно найти и прочувствовать разницу между актерской игрой и перформативным нахождением «здесь и сейчас». В качестве зрителя ты не способен адекватно описать, что сейчас было, но ты точно знаешь, что это что-то действительно имело место.
Мой перформанс заключался в том, что на протяжении часа я вела непрерывную черную линию, каждый момент времени меняя картину, и в итоге эта линия заполнила все полотно, превратив его в черный квадрат. Конечно, это был оммаж Малевичу. И в пересказе это звучит жутко пафосно. Но это все не важно. Когда ты делаешь перформанс, ты отключаешь себя от реальности, превращаясь в объект. Ты не знаешь, как именно будешь проживать это самое «здесь и сейчас». Удивительно, что после острова я заметила, что вся моя жизнь похожа на перформанс. И это очень увлекательно – никогда не знать, что будет дальше, и не волноваться.
— На твоих картинах много реальных людей — твоих друзей, мужа. Как они реагируют на свои изображения, легко ли ассоциируют себя с ними? Кого писать легче — реального человека с натуры или вымышленного?
— Ощущение легкости для меня не связано с человеком, которого я пишу. Поэтому я пишу, я не могу не писать картины. Бывает, я не отхожу от холста, пока не закончу картину, а бывает, эта история растягивается на дни, недели и даже месяцы. Все потому что я чувствую импульс, диктующий мне, когда надо остановиться. На свои портреты мои друзья и близкие реагируют по-разному: кто-то говорит, что мне точно удалось передать что-то неуловимое, кто-то не находит никакого сходства. Когда картина закончена, любое суждение я наблюдаю со стороны. Как будто ко мне, как к автору, это не имеет никакого отношения. Есть я и есть мои картины, у нас разная жизнь.
— Какие художники на тебя больше всего повлияли?
— Их много, они очень разные, живые и мертвые, известные и не очень. Также на меня влияют друзья, слова, жесты незнакомцев, погода и маленькие открытия, поражающие своей простотой и очевидностью. Поэтому мне сложно кого-то выделить и не с кем сравнивать.
— За какими молодыми грузинскими художниками стоит следить?
— Для общества единственный критерий, превращающий чье-то творчество в искусство, – это оценочное суждение окружающих. К примеру, если я скажу, что Маурицио Каттелан – шарлатан, это не изменит факта, что он — грандиозный художник, превративший чувство юмора в арт. Мне он, кстати, очень нравится. Это я к тому, что нет правильных имен, следить стоит за тем, кто нравится, и быть в своем увлечении искренними. Это дело вкуса.
Я слежу за невероятно талантливым фотографом Lasha Fox. Его искусство не умещается в какие-либо рамки, он все время меняется и удивляет. Я очень жду его выставку. Для этого понадобится большая смелость, которая есть не у многих галеристов. Все дело в том, что общество привыкло объективизировать женское тело, почти научилось эстетизировать нестандартное женское тело. Но мы все еще не готовы принимать мужскую наготу, если это не реклама трусов. Мне очень близок Лаша, он снимает человека или что-то в человеке, или след человека, не деля на женское и мужское, красивое и уродливое.
— В чем отличие жизни художника в Москве от жизни художника в Тбилиси? Какую роль во всем этом играют деньги?
— Некоторые считают, что главное — оказаться в нужное время в нужном месте. Я предпочитаю быть там, где мне хорошо. Не люблю понятие «тусовка» и стараюсь избегать массовых скоплений. Бесполезно играть в русскую рулетку, когда ты не знаешь, сколько патронов в обойме. Это путь в никуда.
Видела у кого-то в Instagram картинку с текстом: Everyone loves your art until they have to pay for it. К сожалению, это правда, такова реальность. Но это не имеет никакого отношения к искусству.
— Расскажи о новой выставке…
— Она открылась 30 марта в новой галерее Untitled в старинном особняке в мавританском стиле, в Сололаки, по адресу ул. Мачабели, 17. Сам этот дом, его фасад и парадная (недавно отреставрированные) – уже определенный экспириенс.
В галерее два зала, в одном представили групповую выставку известных фотографов, а во втором — мои новые картины, которые еще ни разу не выставлялись в Тбилиси. Эта галерея напоминает мою мастерскую, которая за два года существования успела стать культовым местом для моего ближнего окружения. Недавно я ее лишилась. Так что эта выставка для меня имеет ностальгический оттенок. Я постаралась воссоздать атмосферу, заполнив стены картинами плотно, без «воздуха», переходя от одной к другой по цвету и деталям, будто они там живут, как в мастерской, и их можно проведать, прийти в гости.
— Если бы ты не была художницей и режиссером, то кем?
— Я не знаю, кем я буду через год, даже завтрашний день для меня — полная абстракция.
Персональная выставка Саломеи Бауэр в галерее Untitled (Тбилиси, ул. Мачабели, 17) продлится до конца мая. Вход свободный.
