Имя Саломеи Бауэр стало знакомо тем, кто интересуется культурной жизнью Грузии. Уникальный стиль ее произведений невозможно спутать с другими. Каждая картина несет в себе свою историю, а рассказ самой Саломеи о своей жизни напоминает неспешный фильм. Искусство органично переплетено с повседневной жизнью и неразрывно связано с ней. Вторая по счету выставка художницы сделала галерею Untitled настоящей творческой мастерской.
— Саломея, ты наполовину грузинка, провела детство в Нальчике и обучалась в Москве. В настоящее время ты обитаешь в Тбилиси. В ходе всех этих перемещений по миру твоя национальная идентичность играла какую-либо роль? Считаешь ли ты себя художницей из Грузии?
— Я провела своё детство на Северном Кавказе, в мусульманском регионе. Как крещеная и обладательница редкого имени Саломея, я испытывала определенные трудности. Дети могут быть жестокими в любом месте. Однако с травлей по национальному признаку мне не приходилось сталкиваться.
После завершения 9-го класса я поступила на дизайнерский курс в колледж. Это был удивительный период. Мы целыми днями занимались рисованием, и вскоре моя страсть к живописи полностью охватила меня. Мы копировали работы таких мастеров, как Пикассо, Матисс, Ван Гог и Гоген. Подобно великим модернистам, мы стремились разрушить традиционные рамки и создавать новое в искусстве. Однако в октябре 2005 года произошёл теракт (13 октября 2005 года произошли события, известные как «Нападение на Нальчик», в котором участвовало не менее 250 боевиков. В итоге погибли 35 сотрудников правоохранительных органов и 15 гражданских лиц, около 200 человек получили ранения, – прим. СОВЫ). Нас заперли в колледже, телефоны не работали, и все были охвачены паникой. В конце дня, родители, у которых были автомобили, развозили нас по домам. Я помню, что тот, кто нас вёз, велел пригнуться и не смотреть на тела. Я изо всех сил зажмурила глаза, стараясь не осознавать, что этот ужас — реальность.
Я переехала в Москву сразу после того, как мне исполнилось 18 лет, и успела увидеть остатки неонацистских настроений. Лично меня это не затрагивало, но для окружающих я воспринималась как «представительница кавказской национальности». Город делился на местных жителей и тех, кто им служит. Один из моих знакомых подшучивал: «У каждого нациста есть свой черный друг». Однако все изменилось, когда я поступила во ВГИК, ради чего и приехала в Москву.
В данный момент я нахожусь в Грузии. Я являюсь грузинкой, что позволяет мне считать себя грузинским художником. Политическая карта мира формировалась в результате конфликтов и сепаратистских движений, и я не желаю быть связанной с этими темами.
— Ты окончила ВГИК, выбрав специальность режиссера-документалиста. Что привлекло тебя в документалистике?
— Это невероятно увлекательно! Я всегда удивлялась, как можно запечатлеть реальную жизнь на экране. Так я размышляла, выбирая факультет. Теперь я осознаю, что это было одно из лучших решений в моей жизни. Опыт работы в документальном кино открыл мне глаза на мир и научил воспринимать его по-другому. Честно говоря, документального кино как такового не существует — все проходит через личную интерпретацию автора. Монтаж — это яркое тому подтверждение. Даже сейчас, когда я занимаюсь игровыми фильмами, я прежде всего сосредотачиваюсь на правдоподобии каждой реплики и жеста, независимо от того, насколько абсурдной может быть история.
— Как ты различаешь живопись и кино?
— Годар заметил: «Фотография – это истина. Кино же – это истина, представленная в 24 кадрах в секунду». Великий обманщик. Живопись для меня – это моя истина, фиксированная и заключенная в рамки холста. А кино – да, это также истина, но более размытая, в большей степени наполненная атмосферой, чем конкретными деталями.
— Как материнство сказалось на твоём творчестве?
— Если бы я был мужчиной, вряд ли кто-то интересовался бы, повлияло ли на меня отцовство. Тем не менее, материнство оказало значительное влияние на меня как на личность.
— Считаешь ли ты, что в искусстве существует различие между мужским и женским подходами?
Энди Уорхол и Клас Олденбург заимствовали идеи у Яёи Кусама, которая в то время была почти неизвестна, что частично толкало её к мыслям о самоубийстве. Йоко Оно пожертвовала своей творческой карьерой ради Джона Леннона и стремления к миру. Хильма аф Клинт предвосхитила абстракционизм еще до появления авангарда, но ее значимость была признана лишь спустя столетие. Связано ли это с маргинализацией женского искусства? Безусловно. Однако мир искусства порой оказывается бессердечным и несправедливым к тем, кто не готов полностью отдаться своему делу. Если ты занимаешься искусством лишь ради славы или материальной выгоды, будь готов столкнуться с тем, что твоя работа может казаться незначительной.
— Ты рассматриваешь себя в качестве художницы-феминистки?
— Я придерживаюсь принципов классического феминизма. Мои права как гражданина так же важны, как и права любого другого человека. Я выступаю против дискриминации и цензуры. Однако, несмотря на усилия активистов и СМИ, «стеклянный потолок» удается пробить лишь немногим. Статистика поражает. Мне трудно идентифицировать себя как феминистскую художницу. В моем творчестве нет борьбы, скорее, это процесс примирения. Фигуры на моих портретах зачастую андрогинны и спокойны, они принимают мир таким, какой он есть. Тем не менее, наличие своего мнения уже делает меня феминисткой.
— Интересуют ли тебя другие формы искусства, например, фотография, скульптура или танец?
— Перформанс. Прошлой осенью я посетила остров в Северном море, где проходила резиденция для артистов из Грузии, Армении, Азербайджана и Германии. Там проводились различные воркшопы, и я выбрала именно перформанс. Мне было важно осознать и почувствовать разницу между традиционной актерской игрой и перформативным состоянием «здесь и сейчас». Как зритель, ты не можешь точно описать, что произошло, но ты точно знаешь, что это было чем-то значимым.
Мой перформанс заключался в том, что на протяжении часа я проводила непрерывную черную линию, каждый миг меняя композицию, и в итоге эта линия заполнила всё полотно, трансформировав его в черный квадрат. Это, безусловно, был оммаж Малевичу. В пересказе это может звучать довольно пафосно, но это не столь важно. Когда ты занимаешься перформансом, ты отключаешься от реальности, становясь объектом. Ты не знаешь, как именно будешь переживать это «здесь и сейчас». Удивительно, что после острова я осознала, что вся моя жизнь напоминает перформанс. Это очень захватывающе – никогда не знать, что произойдет дальше, и не испытывать беспокойства.
— В твоих работах изображены многие настоящие люди — твои друзья и муж. Как они воспринимают свои портреты, легко ли им связывать себя с ними? Кого проще запечатлеть — живого человека с натуры или вымышленного персонажа?
— Для меня чувство легкости не связано с тем человеком, о котором я пишу. Я не могу остановиться от создания картин. Иногда я не отхожу от холста, пока не завершу работу, а иногда процесс может растянуться на дни, недели или даже месяцы. Это происходит потому, что я ощущаю внутренний импульс, который подсказывает мне, когда нужно завершить. Реакция моих друзей и близких на портреты бывает разнообразной: кто-то говорит, что мне удалось уловить что-то неуловимое, а кто-то не видит в изображении никакого сходства. Когда картина завершена, я воспринимаю любые мнения со стороны. Как будто это не имеет отношения ко мне как к автору. Есть я и есть мои произведения, у нас разные судьбы.
— Кто из художников оказал на тебя наибольшее влияние?
— Есть множество таких людей, и они очень разнообразны: как живые, так и ушедшие, известные и менее известные. Кроме того, на меня влияют мои друзья, фразы, действия случайных прохожих, атмосферные условия и маленькие открытия, которые поражают своей простотой и очевидностью. Поэтому мне трудно выделить кого-то конкретного и с кем-то сравнивать.
— На каких молодых грузинских художников стоит обратить внимание?
— Для общества основным критерием, который превращает творчество в искусство, является оценка окружающих. Например, если я утвержу, что Маурицио Каттелан – мошенник, это не изменит того факта, что он является выдающимся художником, который в своем искусстве использует чувство юмора. Кстати, мне он очень импонирует. Я к тому, что нет универсально правильных имен, важно обращать внимание на тех, кто вам нравится, и быть искренними в своих увлечениях. Вопрос здесь в личном вкусе.
Я внимательно наблюдаю за выдающимся фотографом Lasha Fox. Его творчество не поддается никаким рамкам, он постоянно эволюционирует и удивляет. Я с нетерпением жду его выставки. Для этого потребуется значительная смелость, которой, к сожалению, не хватает многим галеристам. Дело в том, что общество привыкло рассматривать женское тело как объект, и почти научилось находить красоту в нестандартных формах. Однако мы все еще не готовы принимать мужскую наготу, если это не связано с рекламой нижнего белья. Мне очень близок стиль Лаши, он фокусируется на человеке или его внутреннем мире, не разделяя на женское и мужское, красивое и непривлекательное.
— Чем отличается жизнь художника в Москве от жизни художника в Тбилиси? Какую роль в этом играют финансовые условия?
— Многие полагают, что ключевое значение имеет случай — оказаться в нужное время и в нужном месте. Я же предпочитаю находиться там, где мне комфортно. Не люблю слово «тусовка» и стараюсь избегать больших скоплений людей. Играть в русскую рулетку, не зная, сколько патронов в обойме, — это бесполезно. Это ведет в никуда.
Увидела в Instagram изображение с фразой: "Все любят твоё искусство, пока не нужно за него платить." Увы, это действительно так — такая вот реальность. Однако это не связано непосредственно с самим искусством.
— Поделись информацией о свежей выставке…
— Выставка стартовала 30 марта в обновленной галерее Untitled, расположенной в историческом особняке в мавританском стиле на улице Мачабели, 17, в районе Сололаки. Само здание, его фасад и недавно отреставрированные парадные – это уже отдельный опыт.
В галерее находятся два зала: в одном размещена групповая выставка известных фотографов, а во втором — представлены мои новые картины, которые впервые выставлены в Тбилиси. Эта галерея напоминает мою мастерскую, ставшую за два года культовым местом для моего ближайшего окружения. Недавно я лишилась этого пространства, и поэтому выставка для меня наполнена ностальгией. Я старалась создать атмосферу, заполнив стены картинами без промежутков, плавно переходя от одной работы к другой по цвету и деталям, словно они живут здесь, как в мастерской, и их можно навещать.
— Если бы ты не занималась живописью и режиссурой, то кем бы ты хотела стать?
— Я не могу предсказать, кем стану через год; даже завтрашний день для меня остается полной загадкой.
Персональная выставка Саломеи Бауэр в галерее Untitled (Тбилиси, ул. Мачабели, 17) продлится до конца мая. Вход свободный.
