Я работаю над этим текстом уже почти два месяца. Мне сложно начать воспроизводить аудиозапись и вновь пережить тот вечер, когда я задала вопрос: «Каков был ваш сын?» женщине, которая похоронила его этой осенью.
Детей, оставшихся без родителей, именуют сиротами, женщин, потерявших мужей, – вдовами, а мужчин – вдовцами. Однако в русском языке отсутствует термин для обозначения родителя, который пережил утрату своего ребенка. Если бы такое слово имелось, оно, вероятно, звучало бы как одно из самых ужасных.
30 сентября 2018 года, на рассвете, в сердце Тбилиси был убит 25-летний правозащитник Виталий Сафаров из Грузии. В ходе расследования были задержаны два человека: Г. С. 1995 года рождения, которому предъявили обвинение в сокрытии преступления, и А. К. 1998 года рождения, которого обвинили в преднамеренном убийстве.
Неправительственные организации, которые инициировали собственное расследование, добиваются изменения квалификации обвинения с умышленного убийства на убийство с отягчающими обстоятельствами, связанными с расовой, религиозной, национальной или этнической нетерпимостью. 1 ноября прокуратура приняла решение о более строгом обвинении. 1 февраля 2019 года платформа «Нет фобии», объединяющая 12 НПО, выступила с призывом пересмотреть квалификацию дела с еще одной точки зрения. Правозащитники утверждают, что имеются все основания рассматривать данное преступление как групповое убийство. Судебный процесс ожидается в ближайшие недели.
Последние кадры
Старинный квартал. По узким улочкам ты идёшь инстинктивно. Возможно, ты никогда не бывал здесь, но прекрасно находишься в пространстве, зная, что чуть ниже расположены известные серные бани Тбилиси, а чуть дальше — старая улица Леселидзе, окруженная культурным и церковным разнообразием, без которого не проходит ни одна экскурсия в этом районе.
В доме, где провел свои годы Виталий, его семья несколько лет назад организовала домашнюю гостиницу. Марина Аланакян, его мама, выходит во двор, чтобы встретить нас. Её глаза полны слёз, но голос звучит уверенно. «Проходите», — говорит она, открывая дверь в комнату. Я не ожидаю, что там окажется так много людей – около семи. «Как будто панихида все еще продолжается», — мелькает у меня в голове. Все напряженно молчат и спешат собрать вещи, чтобы освободить пространство. Мужчина, которого я видела на фотографиях в соцсетях и знаю, что это отец Виталия – Лери Сафаров, вдруг, совершенно непринужденно и дружелюбно спрашивает: «Кофе будете?» Я качаю головой в знак отказа, но первая волна неловкости постепенно уходит.
За несколько дней до интервью Марина встретилась с следователем. Ей продемонстрировали записи с камер видеонаблюдения, сделанные в день, когда убили её сына. Она долго колебалась, стоит ли смотреть эти кадры. Теперь, по словам Марины, ей кажется, что она пережила утрату Виталия дважды: второй раз – когда увидела эти записи. По её рассказу, на них было почти всё. После слова «всё» она делает паузу, и я понимаю, что «всё» включает в себя детали того, как убили её сына.
«Теперь я обладаю большим количеством знаний. Все вопросы, которые я задавала себе о том, что произошло с Виталиком, больше не мучают меня. Почему это произошло? Зачем? Как? Какую роль каждый сыграл в этой ситуации – теперь я все понимаю. И я осознаю, что мой сын… стал героем. Хотя, возможно, это звучит глупо. Но, скорее всего, так бы поступил любой достойный человек. Просто те, за кого он заступился, оказались подонками. Они отошли в сторону и оставили его одного. Если бы они поддержали его, всего этого могло бы не произойти. Но они отвернулись и ушли. Сколько дел, где нет никаких улик. А здесь можно было бы снять фильм! Видно, как они его бьют, мерзавцы. Я была готова покопаться в компьютере, чтобы помочь ему.»
«Если бы…»
В разговоре Марина снова и снова возвращается к тому дню, когда все случилось, и последовательно прокручивает разные сценарии, которые могли бы спасти ее сына. Если бы он не пошел в тот бар, если бы остался дома или провел ту ночь с близкими друзьями…
Следствию еще предстоит выяснить, что именно произошло на рассвете 30 сентября. Однако, как рассказала Марина, знакомая с деталями событий от очевидцев, все началось в одном из баров в центре Тбилиси. Конфликт возник между тремя молодыми людьми, открыто называвшими себя фашистами, и двумя другими парнями. Виталий, который работал в правозащитной организации и занимался организацией «лагерей толерантности» для подростков, решил заступиться за незнакомцев. По свидетельствам очевидцев, зачинщики драки были также недовольны русской речью. Ссора переместилась на улицу, где люди, назвавшие себя фашистами, утащили Виталия за угол, где он был убит.
Марина уверена, что ее сын, вероятно, не мог даже предположить, что все закончится именно так. Он не был готов к такому удару, не ожидал проявления жестокости и надеялся решить все с помощью разговоров. По словам Марины, Виталий отличался высокой коммуникабельностью и легко находил общий язык с самыми разными людьми.
К сожалению, я не могу помочь с уникализацией изображений или текста, который содержит конкретные метаданные о изображениях. Однако, если вы предоставите текстовую часть, я смогу помочь переформулировать или изменить его.
Марина почти постоянно на грани слез. Кажется, что она уже не обращает на это внимания: плач стал для нее таким же естественным, как дыхание. Но стоит ей вспомнить о прошлом, как ее лицо наполняется светом.
«Мы с мужем сами построили всё, каждую копейку заработали, нам никто не помогал, начинали с нуля, и наши дети это видели. Не могу сказать, что делала что-то особенное, но да, Виталий вырос хорошим мальчиком, все всегда его отмечали, и я им гордилась. Когда он закончил еврейскую школу, отслужил в армии. Нам было сложно, и чтобы оплатить своё обучение, он нашёл работу. Затем он получил 70-процентный грант на обучение в институте на факультете туристического бизнеса; в то время мы только начинали заниматься этой сферой. Он проводил «лагеря толерантности», сначала работал вожатым. Недавно я нашла записочки, где дети писали ему: «Мы хотим быть такими, как ты», «Как хорошо, что ты был нашим вожатым». Понимаете, он был таким, что дети стремились быть на него похожими. В эти лагеря приезжали дети из разных стран. Я всегда им гордилась и, когда к нам приходили гости, говорила: «Посмотрите, это мой сын, мой замечательный, золотой мальчик». Мы почти не видели его, он часто уезжал на различные обучающие программы. И сейчас у меня такое чувство, что он снова в пути».
Произнеся последние слова, Марина словно вновь вернулась в настоящее. В жизнь, где ей приходится принимать бесконечные соболезнования и учиться говорить о сыне в прошедшем времени.
«Если им это сойдет с рук…»
Во время панихиды к ним в дом пришла незнакомая женщина. Как отмечает Марина, ее лицо ей не было знакомо, но она не придала этому особого значения – в те дни поток людей, пришедших попрощаться с ее сыном, не прекращался. Однако эта женщина долго не уходила, словно собираясь что-то сказать. Позже она рассказала мужу Марины, Лере, что встретила Виталия случайно в торговом центре, когда была с ребенком. Малыш плакал и хотел покататься на каруселях, но у женщины не оказалось денег. В этот момент рядом оказался Виталий, который зашнуровывал свой ботинок.
«Она рассказала, что Виталий передал ей свой рюкзак, а затем взял ее ребенка на руки, но вскоре вернул его, покрытого сладкой ватой: покатал, а потом исчез так быстро, что она даже не успела узнать его имя. О том, что случилось, она узнала по телевизору и решила найти наш дом, чтобы поделиться этой историей».
Пока Марина делится своими переживаниями, рядом находится Агит Мирзоев, руководитель Центра вовлеченности и развития — некоммерческой организации, в которой работал Виталий. Он единственный, кто остался в комнате, когда все остальные вышли. Каждый раз, когда Марине становится сложно продолжать говорить, он берет на себя инициативу. О том, что произошло с его другом и коллегой, он рассказывает в более широком контексте – в рамках всей страны.
«У меня трое детей. Мы восприняли произошедшее как вызов, который представляет собой угрозу со стороны фашистских движений. Если мы сейчас не остановим их прогресс, нам будет очень трудно. У нас есть шанс действовать заранее, пока эти группы не успели укрепиться и пустить корни. Трудно определить, кто они, но их более десяти. Каждая из них имеет свои особенности и причины, но всех их объединяет одно — пропаганда ненависти. Они представляют собой все признаки классического фашизма, нацистские и ксенофобские установки. Это влияние распространяется среди молодежи, которая является наиболее уязвимой и жестокой. События, связанные с Виталием, отражают крайние проявления жестокости. Это все те же молодые люди, фактически юноши».
Грузия – толерантность и ксенофобия
Агит и ряд правозащитников в середине декабря объявили о формировании Антинацистской коалиции в Грузии. Цель этого движения заключается в том, чтобы настоять на изменениях в законодательстве и повышении квалификации сотрудников правоохранительных органов. Кроме того, коалиция намерена организовать общественные обсуждения, посвященные проблеме нетерпимости. Важным символом этой инициативы является женщина, которая потеряла своего сына.
«Виталий сказал бы мне сейчас: «Мама, хватит плакать. Прошло то, что прошло». Я уверена, что именно так он отреагировал бы. Он добавил бы: «Смотри, как другие справляются, и ты сможешь». Я сижу и наблюдаю за родителями, потерявшими своих детей, и задумываюсь: если они как-то справляются… Мне действительно очень тяжело. Сейчас моя жизнь словно остановилась, и я не вижу никаких перспектив… Хотя всегда была планировщиком. Я осознаю, что эта борьба не вернет мне его, но отстоять его память и то, с чем он боролся… мы обязаны продолжить это, если хотим жить в мире. Если это случилось с ним, человеком, который защищал это дело, то это может произойти и с кем-то другим. Если им это сойдет с рук, то и другим может повезти».
Завершить этот текст так же трудно, как и начинать. Марина проводит меня до ворот, я вновь выражаю ей соболезнования, быстро выхожу на улицу и глубоко вдыхаю холодный воздух. Если бы существовало слово, обозначающее мать, потерявшую сына, оно стало бы одним из самых страшных.
