Большая политика и ее метаморфозы

Как изменялось восприятие западных лидеров по отношению к президенту Путину в последние годы? Какой перелом произошёл в мировом сознании после конфликта на Востоке Украины, и каким образом начало расследования Международным уголовным судом (МУС) по фактам российско-грузинской войны 2008 года может повлиять на ситуацию? Об этих и других аспектах большой политики и коллективной психологии в интервью СОВЕ рассказал Андрей Илларионов — экс-советник президента России по экономическим вопросам и старший научный сотрудник Центра глобальной свободы и развития в Вашингтоне. Марта Ардашелия пообщалась с Андреем Илларионовым, который прибыл в Тбилиси для участия в форуме, посвящённом перспективам демократического и экономического развития Грузии, организованном IDFI.

— Вы extensively обсуждали, кто первым открыл огонь в августе 2008 года… Почти через восемь лет Международный уголовный суд начал расследование событий этой войны. В России это рассматривают как элемент санкционной политики Западных стран. Каково ваше мнение по этому поводу?

— Я не считаю, что это связано с санкционной политикой. Однако, на Западе действительно произошел психологический сдвиг. После агрессии России против Грузии и даже после вторжения в Украину, западные страны пытались как бы замять эти события, не придавая им большого значения. Даже после аннексии Крыма реакция Запада была относительно сдержанной: были введены лишь формальные санкции, и никто не воспринимал ситуацию всерьез. Однако ситуация кардинально изменилась с началом конфликта в Донбассе. Это может показаться циничным, но без событий в Грузии и Крыму такой сдвиг в восприятии вряд ли бы произошел. Возможно, это связано с особенностями человеческой психологии — как индивидуальной, так и коллективной. Именно после конфликта на Востоке Украины Запад начал более серьезно относиться к происходящему. Когда был сбит малайзийский «Боинг», стало очевидно, что это не просто мимолетное событие, и с этим придется что-то предпринимать.

Первая реакция последовала на саммите НАТО в Уэльсе. Впервые стали серьезно обсуждать стратегию противодействия России. До того западные лидеры запрещали себе даже думать об этом. Следующим переломным этапом стал ноябрь 2014 года – саммит «Большой двадцатки» в Брисбене, в Австралии. Путин ходил в полуизоляции, когда с ним никто не хотел сидеть за одним столом. Тогда Ангела Меркель взяла на себя тяжелую миссию и решилась на переговоры. Она вложила девять лет своей политической карьеры, неимоверные инвестиции в этот личный проект под названием «Германия-Россия», «Меркель-Путин». В течение всех этих девяти лет она питала иллюзии, что за ней — решающее слово, и что она может справиться со странным фигурантом, которого никто в мире не может приручить.

Она провела шесть часов с Путиным в Брисбене. Эта стальная, хладнокровная и совершенно невозмутимая Меркель вышла из переговоров в состоянии шока и едва не закричала: «Он неизменен! Это невозможно!» Даже она, известная своей стойкостью и немецким подходом, была сильно расстроена.

На следующий день или через день она выступила с лекцией в институте международных отношений в одном из австралийских городов, где резко раскритиковала политику Кремля и лично его лидера. Подобное не происходило ранее. В вопросах ведения переговоров с российским президентом (комментарий СОВЫ) Обама отошел в сторону и передал инициативу именно Меркель. Она занимала ключевую роль в этом процессе на протяжении почти всего 2014 года. Теперь ее высказывание свидетельствовало о том, что изменить, трансформировать или перевоспитать Путина невозможно.

Конфликт на Донбассе, саммит НАТО в Уэльсе и встреча G20 в Брисбене стали важными моментами, изменившими восприятие западных лидеров. Они осознали, что дальнейшее игнорирование ситуации невозможно.

Одним из значительных событий в этом контексте стал визит Ангелы Меркель в Москву 10 мая 2015 года, состоявшийся на следующий день после празднования Дня Победы. Во время пресс-конференции в Кремле, где она выступала в присутствии Владимира Путина, Меркель заявила, что аннексия Крыма была осуществлена незаконными и преступными методами. Ни один западный лидер до этого и после не позволял себе подобных высказываний, даже не находясь в России. Меркель сделала это прямо в Кремле, при сотнях западных журналистов. Однако кремлевская стенография значительно изменила ее слова, убрав из перевода упоминания о нелегитимной аннексии. Это событие стало сигналом к тому, что продолжать диалог с Путиным в прежнем ключе невозможно, и методы, использованные Обамой в течение шести с половиной лет и Меркель в течение девяти, перестали действовать. В результате началось переосмысление подходов. Недавние события отчасти отражают это новое психологическое состояние.

Данное расследование падения «боинга» MH17 и убийства Литвиненко в Лондоне. Несмотря на то что ни одно из них не находится под контролем государства и власти не способны влиять на процесс расследования, обстановка совершенно иная. Она отличается от той, что существовала в 2009 году, когда Тальявини, руководствуясь указаниями и подсказками из Москвы, составила свой отчет по войне 2008 года (примечание СОВы).

В публикациях за последние два месяца обсуждаются связи Путина с тамбовской мафией, расследование в Испании, фильм "Кто такой мистер Путин", а также комментарий заместителя министра финансов США о коррупционных связях Путина. Эти слова впоследствии подтвердил пресс-секретарь президента Обамы. Все это свидетельствует о значительных изменениях в восприятии западных лидеров и мировой общественности. Одним из таких изменений может стать решение Международного уголовного суда вернуться к нерасследованным событиям 2008 года.

— Насколько далеко Запад готов зайти в поисках новых подходов, о которых вы говорили? Кого мы можем ожидать увидеть на скамье подсудимых: Путина, Медведева, Саакашвили, Кокойты? Имя последнего, кстати, было упомянуто в ходатайстве прокурора Бенсуда, который проводит расследование в Гааге.

— Чтобы любой из этих людей оказался на скамье подсудимых, требуется задействовать силовые меры. Судебные приставы должны привести их в суд. В случае с Михаилом Саакашвили это не составит труда. Он находится в свободной стране и всегда проявлял готовность к сотрудничеству в любых формах. Провел парламентское расследование в Грузии и выступал перед различными комиссиями.

Что касается Путина, Кокойты и других подобных личностей, это отдельная тема. Каковы реальные шансы для их доставки в суд? Это возможно только с применением силы, но какая именно сила может быть использована в данной ситуации? Это остаётся под вопросом...

Это один из факторов, который учитывался, когда возник вопрос о начале таких судебных процессов. Появлялась проблема: как обеспечить доставку обвиняемых, даже если будет вынесен приговор? Этот вопрос остается нерешенным в международном праве. Проблемы, возникшие с Сербией в связи с геноцидом и преступлениями во время югославской войны, показали, сколько времени потребовалось для доставки подсудимых. Россия, конечно, не является Сербией, но если они все же решили провести это расследование, несмотря на трудности, это говорит о том, что в судебной среде возникло определенное понимание и решение, что является положительным знаком. Эта тенденция демонстрирует, что в мире происходит не только глобализация экономики, но и развитие международного судебного пространства.

— Волна заявлений, возникшая в Москве после решения МУС о начале расследования событий войны 2008 года, демонстрирует, что этот процесс затрагивает Россию…

— Это затрагивает людей в глубину души. Мы можем наблюдать, как некоторые реагируют нервно, порой истерично. Наиболее острые и болезненные отклики связаны с судебными решениями, санкциями, «списком Магнитского», заявлениями о коррупции, связями с мафией и обвинениями в организации и участии в убийствах.

Судебная власть в настоящее время вызывает наибольшую озабоченность у Кремля. Это любопытный феномен, так как речь идет не о политической, экономической или военной власти, а именно о судебной. Она стала наиболее эффективным средством воздействия на некоторых представителей российской власти.

— Как вы оцениваете эффективность западных санкций против России, будучи бывшим советником Путина по экономическим вопросам? Насколько они служат инструментом политического давления?

Как экономист, я могу утверждать, что санкции, введенные против России, оказывают лишь незначительное влияние на экономику.

Санкции, накладываемые на отдельных граждан, не оказывают значительного влияния на экономическую ситуацию в целом. Мы говорим о нескольких десятках или чуть большем числе людей. То, что их жены не могут совершать покупки в миланских бутиках, выглядит комично и не сказывается на экономике.

Санкции, наложенные на нефтяные компании, не затрагивают их текущую деятельность, а касаются лишь перспективной работы в сложных арктических регионах. В 2014 и 2015 годах мы наблюдали рекордные объемы добычи нефти, и падения производства не произошло. Финансовые ограничения, введенные в отношении отдельных российских банков, также относятся к менее значительным операциям. Хотя они вызывают определенные неудобства, их последствия не являются критическими. Таким образом, можно сказать, что эти санкции либо не оказывают серьезного воздействия на российскую экономику, либо их влияние весьма незначительно.

Что действительно имеет место, так это воздействие не самих санкций, а психологического эффекта от них. Выяснилось, что западный частный бизнес воспринимает их гораздо шире. Они ограничивают не только операции, на которые были наложены санкции, но и ограничивают все остальные. Руководители этих компании думают: «Российское руководство находится в конфронтации со всем окружающим миром – зачем нам это нужно?!» При этом российская экономика уже 20 месяцев находится в состоянии рецессии, и это не из-за санкций, а по совсем другим причинам. Этот фактор тоже оказывает дополнительное воздействие. Рынок сужается, плюс — девальвация рубля. Как результат — большое количество частных западных компаний в одностороннем порядке принимают решение сократить свое присутствие в России. Это такие добровольные санкции, которые введены частным бизнесом по гораздо более широкому спектру, чем то, что ввели официально. И они оказывают существенное влияние. Это прекращение кредитования, финансовой помощи, торговых сделок, вывод инвестиций из России.

В 2015 году Россия потеряла не менее 30 крупных компаний, охватывающих различные сферы — от производства до торговли. Это можно заметить, прогуливаясь по Тверской, где закрыты офисы популярных магазинов и банков. Вид действительно не для слабонервных.

— В последние месяцы Грузия ведет переговоры с компанией «Газпром». Некоторые российские медиа сообщали, что для российского энергетического гиганта эта сделка имеет критическое значение, особенно в условиях действующих санкций. Грузинская оппозиция выражает опасения, что Москва может использовать это как инструмент политического давления. Насколько реальна такая угроза?

— Суть этой компании не изменилась. На протяжении последних 15 лет она служит как экономическим, так и политическим инструментом. Это все равно что впустить «троянского коня» в Трою. На первый взгляд, это может показаться просто технической операцией — установить колеса и ввести в город. Это действительно техническая процедура, без какого-либо политического контекста. Но когда наступает ночь, и город погружается в сон, из «троянского коня» выходят вооруженные люди. Ситуация остается прежней. Не сама сделка важна для «Газпрома», а те, кто управляет его действиями.