В сентябре 2014 года доброволец вооруженных сил Украины Алексей Кириченко попал в плен к сепаратистам, выходя из окружения у кургана Саур-Могила. В плену он пробыл 3,5 года. В первый же день своего заключения ему разрешили дать интервью работавшему тогда на месте событий журналисту Илье Барабанову. Спустя восемь лет они снова встретились и обсудили плен, жизнь после него и возможное вторжение, о котором в последние месяцы так часто говорят во всем мире.
Мы встречаемся в лобби отеля в Виннице, куда Алексей переехал жить к родителям спустя 1,5 года после освобождения из плена: «Сразу спокойно так стало, то ли от того, что от фронта далеко, то ли от того что это город моего детства».
— Как ты реагируешь на все эти публикации о новой войне, неизбежном вторжении России?
— Меня это очень триггерит. Я понимаю, что это не здорово, но я постоянно в интернете, читаю нескольких аналитиков. Разговариваю с ребятами и знакомыми — у всех лежат тревожные чемоданчики [обычно это все же рюкзаки, в которые люди складывают все необходимые документы, запасной комплект белья и какую-то еду — Би-би-си]. Я точно не хочу снова в окопы, но если начнется, другого пути просто нет. Но сейчас я спокойнее, чем в 2014-м, не закупал продуктовый набор на два месяца вперед.
— То есть если конфликт все же случится, ты допускаешь для себя возможность, что снова пойдешь воевать?
— Безусловно. Я не рассматриваю для себя других вариантов. И все мои друзья, которые воевали, и те, кому еще не пришлось, все выражают готовность.
Знакомство
В августе 2014 года вооруженные силы Украины развивали успешное наступление на позиции двух самопровозглашенных республик, в какой-то момент казалось, что Донецк и Луганск в ближайшие дни вернутся под контроль Киева. Но в конце месяца началось то, что российские СМИ называли «контрнаступлением самопровозглашенных республик», а украинские власти и работавшие в регионе журналисты — первым полномасштабным вмешательством российской армии в конфликт на востоке Украины.
Только записавшийся тогда добровольцем в ВСУ Алексей Кириченко, которому на тот момент было 39 лет, оказался с другими украинскими военнослужащими в районе Саур-Могилы, которую они сначала обороняли, но затем вынуждены были оставить и несколько дней пытались по полям выйти из окружения на откатившиеся позиции украинской армии. В первых числах сентября 2014 года около райцентра Старобешево он попал в плен, а на следующий день туда из оставшегося под контролем ВСУ Мариуполя приехала группа российских журналистов.
Контролировавший Старобешево полевой командир с позывным «Матвей» рассказал, что в поселке находятся трое украинских военнопленных, с которыми можно поговорить. Двое из них, впрочем, говорить от своего имени не очень хотели, а третий, Алексей Кириченко, на камеры заявил, что считает происходящее «российской военной интервенцией», а вовсе не внутриукраинским конфликтом, как это с самого начала подавала российская сторона.
Делать такие заявления в его положении было как минимум опасно, но сейчас Алексей объясняет: «Я просто говорил, что думаю. Хотя, честно, ждал расстрела после этого интервью. Но я думал, что хотя бы так могу нанести врагу урон».
Кириченко вместе с тем считает, что избежал расстрела как раз из-за того, что засветился в телевизионных сюжетах: «Пока человека не признали пленным, пока он не появился в списках, с ним могут сделать что угодно и убить в любой момент. Но скрыть мою смерть было бы сложнее, после того как я засветился».
— Так все же ты рисковал, разговаривая тогда с нами, или это дало защиту?
— Я не знаю, пойми, это зона беспредела. На каких весах ангелы и демоны спорят за твою душу — мы не знаем. Я мог лишь действовать сообразно со своей совестью — и будь, что будет.
Он считал, что имеет дело именно с российскими военными, хотя в плен в Старобешево его взяли все же местные ополченцы. «Ребят, которые выходили вместе со мной, в плен взяли десантники из Оренбурга, — говорит Кириченко. — Когда мы выходили из окружения, то наткнулись на брошенную технику, которую я посчитал российской». В БТР, куда он залез, был указан номер не украинской воинской части, внутри был график обслуживания за предыдущие полгода: даты, подписи, из которых можно было сделать вывод, что техника не простаивала все это время.
«Кроме того, когда мы выходили по полям, то слышали гул техники. Не просто колонна мимо прошла, а полночи мимо что-то гонят. Это приграничная территория. «Военторг» работает? Единственный логичный вывод», — вспоминает Кириенко. Сепаратисты потом уверяли его, что он неправильно все понял, но потом, говорит доброволец, уже со многими из них мы довольно откровенно говорили: «Ну что ты мне врать будешь, были же россияне?».
«Тогда я слышал, как россиян обсуждают, в 2014-м их называли «смежниками». Тут добровольцы, там добровольцы, а между ними стоят армейские части, — говорит он. — У меня не возникало ни малейшего сомнения, что мы имеем дело с Российской Федерацией».
Эксперты, наблюдатели и журналисты, работавшие в зоне конфликта, неоднократно свидетельствовали о том, что российские войска принимали участие в боевых действиях на востоке Украины в конце лета 2014 года и зимой 2015 года — во время боев за Дебальцево, но российские власти все эти годы настаивают на том, что никаких российских войск в Донбассе никогда не было и что Россия не является стороной этого конфликта.
Плен
Я спрашиваю, какой эпизод Алексей вспоминает чаще всего, когда речь заходит о его плене, и он на несколько секунд задумывается. Первые два месяца его содержали в Старобешево и, вспоминает военный, у него был «личный палач» с позывным «Танкист», который регулярно его избивал, угрожал расстрелом и однажды имитировал попытку изнасилования. Его не дал расстрелять другой ополченец с позывным «Пчела», который, по его словам, был россиянином из Санкт-Петербурга и у которого были ключи от камеры, в которой содержался Алексей.
«Сон пленника очень чуткий, любой шорох может означать твою смерть. Я несколько раз слышал, как ночью приходили пьяные сепаратисты и предлагали расстрелять «укропа», — вспоминает он и рассказывает, как однажды к нему в камеру привели парня, они просидели вместе до утра, а потом его увели и рассказали Алексею, что пленного расстреляли. «Я потом нашел его фамилию в списках пропавших без вести и до сих пор жалею, что не спросил тогда, где его могила», — говорит Кириченко.
Однажды ночью дверь в камеру открылась и в нее вошли «Танкист» и еще один человек с позывным «Колхозник»: «Я уже от звука ключа проснулся, почувствовал от них запах алкоголя и приготовился умирать. Но тут «Колхозник» говорит «Танкисту»: выйди, я хочу с ним поговорить. Он садится, начинает разговаривать, рассказывает, почему пошел в ополчение и как они зачищали Степановку у Саур-Могилы. Он рассказывал, что из погреба доставал тела детей, разорванных гранатой. Человек рассказывает, начинает плакать и склоняется мне на плечо. Я каждый момент жду удара ножа в живот, а у меня сепар на плече плачет и говорит: «За что мы воюем?». Поплакал, ушел. Когда я уже вышел из плена, то рассказал эту историю одному другу. И он мне говорит: «Знаешь, так это он, наверное, бросил ту гранату».
После двух месяцев в Старобешево, Кириченко еще на два месяца перевели в город Комсомольское и затем отправили в Донецк, где он в разных местах провел следующие три года; последние полтора в исправительной колонии, куда его поместили уже как подсудимого за «Пособничество терроризму». Некоторых украинских военных до их обмена суды самопровозглашенной республики успевали приговаривать по этой статье к срокам до 20 лет лишения свободы.
Алексей рассказывает, что его срок в итоге получился далеко не самым большим. Трое военнослужащих, содержавшиеся вместе с ним в колонии, были обменены лишь через полтора года после Кириченко, просидев в общей сложности пять лет. По неподтвержденным данным, на территории донецкой тюрьмы «Изоляция» до сих пор могут содержаться люди, впервые оказавшиеся там еще в 2014 году.
На протяжении всех этих трех с половиной лет судьбой Кириченко занималась его жена Лилия, живущая в Харькове, правозащитники и случайно познакомившиеся с ним журналисты. Но загадочным образом именно Кириченко несколько раз в последний момент исчезал из списков на очередной обмен. Сам он рассказывает, что от довольно высокопоставленных знакомых слышал: как минимум несколько раз его имя в этих списках было, но потом что-то случалось — и даже один из сепаратистов как-то удивился: «Кириченко, что ты тут до сих пор делаешь? Тебя же должны были обменять!»
— Как ты узнал, что тебя все же меняют?
Меня к тому моменту уже десять раз «меняли». Это уже было в колонии, где было полегче, чем в СБУ (бывшие здания Службы безопасности Украины и других силовых структур в самопровозглашенных республиках либо были отданы местным МГБ, либо были перепрофилированы в тюрьмы — Би-би-си), не было принудительных работ. Я для себя объяснял так, что это монастырь сурового режима. Я занимался языками, читал много, молился, медитировал. Я вел дневник и у меня было предчувствие, что все завершается и нас скоро обменяют. Хотя я боялся в это верить: интуиция меня уже подводила.
— Когда это тянется три года, как сохранять надежду?
Тут столько странных духовных явлений происходило. Когда мне первый раз сказали, что обмен скоро, меня держали на базе МГБ и там было много литературы. Мне попалась книга «От хорошего к великому» Джима Коллинза, я ее открываю наобум, а она посвящена корпоративному управлению, менеджменту, серьезным вещам. Но я попадаю на рассказ [вице-адмирала ВМС США в 1960-е Джеймса] Стокдейла, который провел восемь лет в плену Вьетконга, и там он описывает, что чтобы выжить, надо уметь совмещать в уме две противоположные вещи: никогда не терять веру, что тебя обменяют, а второе: никогда не назначать дат. Из-за этого люди часто ломаются, когда говорят себе: «Нас поменяют к рождеству, к дню благодарения», — а потом это рушится. И пессимизм, и оптимизм — изначально слабые позиции. Я очень долго тренировался с тем, чтобы жить с пониманием: это есть. В принятии рождается спокойствие.
Возвращение
Находясь в заключении, Кириченко много читал, незадолго до освобождения заканчивал «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына: «В тюрьме эта книга очень доходчиво звучит». Он рассказывает, как однажды его сокамерником оказался один из сепаратистов, который сначала воевал в Мариуполе, когда город вернулся под контроль Украины, он оказался в украинском плену, был обменян, но и на территории самопровозглашенной ДНР скоро оказался в тюрьме. Новому знакомому Алексей читал стихотворение Солженицына:
Чтоб сразу, как молот кузнечный
Обрушить по хрупкой судьбе,
Бумажку: я сослан навечно
Под гласный надзор МГБ.
Я выкружил подпись беспечно.
Есть Альпы. Базальты. Есть — Млечный,
Есть звёзды — не те, безупречно
Сверкающие на тебе.
Мне лестно быть вечным, конечно!
Но вечно ли МГБ?
Сокамерник смеялся и обещал выучить его наизусть.
В декабре 2017 года за несколько дней до Нового года Алексей Кириченко, наконец, вышел из плена. Это был последний большой обмен при президенте Петре Порошенко — он лично встречал бывших пленных в аэропорту Харькова. «Потом я летел с ним в одном вертолете, он подарил мне флаг и расписался на нем по моей просьбе, — рассказывает Алексей. — Теперь это моя реликвия».
Возвращение в мирную жизнь не было простым. У жены Алексея Лилии, которая три с половиной года боролась за возвращение мужа из плена, на этом фоне случился рецидив онкологического заболевания: «Она присылала мне письма, когда заболела, я до сих пор боюсь их открывать и читать». С помощью украинских блогеров Кириченко удалось собрать денег на операцию, но в итоге супруги все равно разъехались: «Мы поняли, что не сможем жить вместе. Два сильно травмированных человека. Наверное, это мудрое решение, чтобы мы были отдельно. Я и сейчас не могу назвать себя до конца адекватным человеком».
Переехав к родителям в Винницу, Алексей устроился работать охранником в школу: «Дети — это всегда непредсказуемо, особенно когда их много в одном месте». Пошел сначала учиться на психотерапевта, но затем забросил это и теперь готовится стать инструктором по медитации: «Это то, в чем я силен: стрессоустойчивость, профилактика выгорания. Хотел бы учить этому других людей». Каждую неделю он ведет группы в Veteran Hub — такие общественные пространства появились за последнее время в Киеве, Днепре и Виннице. Ветераны войны на востоке страны могут прийти сюда и просто отдохнуть, получить бесплатную консультацию у юриста или психолога.
Собственную жизнь в первые месяцы после освобождения Кириченко описывает так: «Госпиталь-санаторий-госпиталь, несколько психотерапевтов». «Довольно скоро я узнал, что такое посттравматический синдром и панические атаки», — рассказывает он.
— После обмена ты продолжаешь следить за тем, что происходит на тех территориях?
— Нет. Хотя мне интересны некоторые люди, со стороны которых я видел человеческое отношение. Когда мы освободим, я схожу узнаю: остались ли они в живых. Может, надо передачу в тюрьму отнести. Был, например, один капитан МГБ, он узнал, что у нашего товарища нет обуви, пошел на базар и купил. Секонд не секонд, но это человеческое отношение.
— То есть тебе после войны хотелось бы как туристу, например, вернуться в Старобешево, на Саур-Могилу?
— Безусловно. Я знаю, что так будет. Не знаю, сколько времени на это потребуется.
— Большая проблема сейчас с ветеранами, ПТСР, оружием?
— Здесь непочатый край работы. Из 27 человек, которых вместе со мной меняли из донецкой колонии, уже через пару лет у нас было два «двухсотых». Один от наркотиков, один от алкоголя. Я тоже думал на выходе из тюрьмы, что я здоровый человек. Даже подтянулся 18 раз. А потом не можешь спать. Что делать? Выпить. А потом эти проблемы начинаются накапливаться. Украине очень нужны психотерапевты, которые умеют работать с острой травмой. Как есть курс молодого бойца, так же нужен курс по возвращению в гражданскую жизнь. Это не просто: сдал оружие и вернулся домой. Это не рассосется, с этим придется учиться жить.
